Катерина Алимова | blazar 2023

DiDi Gallery в этому году принимает участие на ярмарке молодого искусства blazar. С 21 по 24 сентября в Музее Москвы мы представим Катерину Алимову, Данила Дэге и Влада Муханова. В преддверии ярмарочного сезона продолжаем серию интервью с нашими художниками, которых зрители увидят на наших стендах.

Следующая героиня наших выпусков — Катерина Алимова — междисциплинарная художница из Санкт-Петербурга, преимущественно работающая с керамикой. На ярмарке blazar Катерина представит большие и миниатюрные объекты из серии «Мухоловки». Читайте в новом материале из мастерской художницы о том, как стать мамой и продолжать быть художницей в Аргентине, балансировать между концептуализмом и экспрессией, и в чём главная сила керамики.

У тебя классическое гуманитарное образование — журналистика и истфак СПбГУ. С чего начался твой путь художницы?

У меня долгая арт-история. Я пыталась рисовать граффити, писала стихи, была участницей поэтической банды «Нинадо». Мы вели себя вызывающе, кидались фаршем, лупили друг друга, выступали во всяких барах, откуда нас потом выгоняли. Потом у нас был музыкальный проект с товарищем, и я играла нойз. Мы записывали какие-то сумасшедшие альбомы с обложками в духе Роя Лихтенштейна. Я скакала в розовом боа по сцене и орала что-то на французском. Это одиннадцатый класс, наверное. Или первый курс... В общем, у меня был долгий поиск. Зачем-то я поступила на журналистику. На третьем курсе я поняла (странно, что я поняла это только к этому курсу, но, видимо, чётко осознала), что журналистики в России не существует. И, в общем-то, какого чёрта я там делаю? Феерично ушла, выбросив чуть ли не в преподавателя стопку каких-то своих листочков, на которых были мои конспекты. Я спускалась по мраморным ступенькам, и все эти листы летели в пролете лестницы вслед за мной. Я закрыла дверь и больше никогда не возвращалась. Потом я поступила на кафедру антропологии и этнографии. Ездила в экспедиции, изучала народы Сибири, русских, украинцев, белорусов, орнаменты и так далее. Сидела в библиотеках, писала труды, работала в Российском этнографическом музее за 4 000 рублей в месяц, где составляла описи вещей типа муляжа печени трески. И мне безумно нравилась этнография и антропология именно с точки зрения нюансов и деталей. То, что у каждого верблюда есть определённый набор колокольчиков, каждое животное звучит своей мелодией, чтобы пастухи их узнавали. Это очень нюансные тонкие знания. Очень бесполезные, но при этом дико крутые, они раскрывают характер народов в очень интересных полумистических аспектах. Эти знания со мной живут и зачастую просачиваются в моё искусство. Мне вообще нравится эта образность. С одной стороны, это обыденная жизнь людей, а с другой она преисполнена какой-то магией, волшебством. Многие мои работы строятся на этом, хотя я давно уже наукой не занимаюсь.

В какой-то момент меня позвали работать на реставрации церкви. Там я получила примерно в 20 раз больше за месяц, чем в Российском этнографическом музее, и поняла, что работать руками не так уж и плохо.
Дальше я оказалась в Деревне художников, где познакомилась с парой знаменитых керамистов Шурой Гладким и Верой Носковой. Они меня то ли в шутку, то ли взаправду пригласили к ним на мастер-класс, и дальше я несколько лет ходила через эти улочки между деревянными домиками в их загородную резиденцию и познавала основы керамики. Это было странно, потому что всё, что я пробовала до этого, меня очень сильно увлекало. Но увлекало на месяц-два, на полгода, и я меняла медиум и поиски продолжались. А керамика затянула меня очень надолго. Видимо, когда ты начинаешь делать что-то правильное, скажу банальность, вселенная поворачивается к тебе и начинает подпихивать новые возможности, чтобы продвигать это направление.

Затем я попала в мастерскую к ребятам, которые были выпускниками Мухи и Львовской Академии искусств. Пару лет я их мучила вопросами, а потом у меня начались заказы. Сначала какие-то прикладные вещи, а затем и скульптура. Потом у меня были летние творческие резиденции и симпозиумы. В какой-то момент они стали выталкивать коммерческое направление, которое сейчас практически отсутствует.

В нынешней мастерской мы решили сделать artist-run space, которое получило название «Художники 24». Это шесть мастерских и галерея, которую мы используем как площадку для экспериментов: делаем коллективные и персональные выставки, зовём других художников посредством open-call. Бытует мнение, что у нас есть одноимённая группировка, но на самом деле это очень эфемерное явление. Только недавно мы пришли на какую-то выставку с коллегами и чуть ли не хором сказали: «Мы — Художники 24!». Это было первое проявление такой групповой идентичности. Я писала манифест. Конечно, до футуристов или обэриутов нам далеко, но в двух словах наша группа про единство, разнообразие и про то, что вместе можно достичь намного более качественных результатов.

Повлиял ли опыт материнства на твою художественную практику и темы, с которыми ты работаешь?

Да. У вас в галерее хранится работа, которая называется «Путешествие на край ночи». Довольна экспрессивная. Для меня она очень знаковая. Она про чувства и исследование глубинных сторон себя, своей психики. Идея работы возникла, когда я плыла на яхте из Кадиса в Лас-Пальмас по океану 10 дней. Стояла в том числе ночные одиночные вахты и в свободное время читала Селина. Это было очень эмоциональное переживание, путешествие на край ночи. Мечта, когда мы были на яхте, купались в океане, пили баракитос и ловили рыбу, как и у Селина, пришла к какому-то очень мощному сюжетному повороту, довольно драматичному и трагическому.

Моя дочь родилась в Аргентине. Это связано с мобилизацией и попыткой эмиграции. Нахождение далеко от Родины — это само по себе травматичный опыт. Если внешне это беготня, документы, другая страна, другой язык, то рождение ребёнка — это тоже очень мощный экспириенс, но на другом уровне: глубинно-мухоморно-бойсовском, мистическом. Я погрузилась в аргентинский контекст с Борхесом, джунглями, рыком ягуаров. Геополитическое наложилось на личное.

Потом я поняла, что оставаться там нереально, надо выйти и зайти нормально. И мы вернулись.

Для меня вся эта поездка и рождение дочери было путешествием на край моей собственной внутренней ночи. Работы, которые я делаю сейчас, этот опыт учитывают. Они сделаны намного более глубоким и повидавшим жизнь человеком по сравнению с тем, какой я была до поездки.

Расскажи о своём опыте работы в Аргентине. Что для художницы Катерины Алимовой было самым сложным?

Там было +40, глубокая депрессия и недельный младенец на руках. В этом состоянии довольно сложно впитывать культуру, вливаться в тусовку, искать в мастерскую, добывать материалы. Но поскольку надо было что-то делать, я ходила по улицам Буэнос-Айреса и смотрела по сторонам. Аргентина некогда была очень богатой страной. Там на помойках можно найти очень интересные вещи: бумагу с вензелями и тиснением, какое-то старье, линолеум. Я занималась гравюрой: делала оттиски на кардиограммах дочери, найденной бумаге, на старых фотографиях, на детских рисунках. Получались такие коллабы с аргентинскими детьми. Я старалась работать с текстами, описывать то, что проживала. Графика обладает некоторой дневниковостью, и для меня это было фиксацией момента.

Планируешь ли продолжить заниматься графикой?

Если говорить про направления, с которыми я хочу работать дальше, то я бы назвала перформанс. Когда работаешь с фарфором, приходит идея, ты её переносишь на эскиз, далее лепится модель, с модели снимается форма, в форму делается отливка. И с момента возникновения идеи до готового изделия проходит месяц-два. Это интересно, но запал немного спадает. А перформанс как раз интересен тем, что можно пребывать в моменте. Я сейчас работаю с грубой шамотной глиной, довольно экспрессивно, крупно, мощно. Это не живопись действия, а лепка действия. Сюжеты имеют скорее эмоциональную подоплёку. У меня есть внутренняя потребность в какой-то экспрессии. Может, отчасти в связи с пережитым и с переживаемым каждый день.

Второе направление, которым я хотела бы заниматься — это скрестить керамику с новыми медиа. Мы его разрабатываем с моим супругом Алексеем Богачевым, он занимается технологиями: инсталляциями, всякими проводулями, лазерами, вот это вот всё. Я хочу его привлечь , чтобы он помог мне с механикой, с подсветкой, звуковым сопровождением некоторых моих работ. В ноябре у нас будет совместная выставка. Она будет цирковая, бутафорская, все работы будут как аттракционы.

Как строится твой день мамы и художницы?

Мне пришлось стать намного более собранной, дисциплинированной. Хотя я никогда не была раздолбайкой. Ладно, была, но давно. Я вообще довольно собранный человек и очень деятельный. Естественно, меня пугало, что с ребёнком я не смогу ничего, для меня это был один из кошмаров и катастрофа. А потом выяснилось, что чуть больше дисциплинированности, и нет ничего невозможного. У меня в мастерской стоит манеж, у Алексея — кровать, ребёнок постоянно с нами. Конечно, времени на работу становится меньше, но оно более концентрированное.

Матильда научила меня останавливаться. Если раньше я постоянно была мыслями где-то в будущем или в прошлом, что-то сочиняла или выдумывала, то с ней происходит настоящее. В моменты, когда она просто стоит, я тоже стою, она смотрит, и я смотрю. Раньше у меня такого навыка не было, а сейчас я могу просто 15 минут смотреть, как падают листья, или как водичка капает. Мы вместе получаем крутой опыт, который делает меня богаче как человека и как художника.

Помимо художественной практики ты курируешь выставки и фестивали. Разделяешь ли ты эти две роли? Есть ли какой-то внутренний переключатель?

Да, Катя художник и Катя куратор — это разные люди. Один сказал прийти вовремя и всё сделать, а второй продолбался. Шучу, конечно. Как куратор я человек, который всех достает своими табличками и таймлайнами. Как художник я обычно сижу на противоположной стороне этих качелей. Моя кураторская деятельность во многом связана с тем, что мне хочется посетить какое-то событие, но его нет. Этим летом я очень хотела съездить на фестиваль, отдохнуть и полепить, пообщаться, послушать какую-нибудь экспериментальную музыку, и чтобы всё это было в очень красивом месте. Такого фестиваля, который бы меня устроил, я не нашла, поэтому мы сделали свой, где были керамика и музыка, театр и видеоарт. Называлось «А лисички взяли спички фест».

Что стоит в начале твоих художественных проектов? Концепция или образ?

Я всегда причисляла себя к концептуалистам. Сначала разрабатывала идею, расписывала её, а потом думала, какая бы визуализация смогла бы ее наилучшим образом раскрыть. После 24 февраля с этим начались сложности, потому что я в основном работала с темами русскости, идентичности, памяти. С этим стало сложно работать, я пыталась переизобретать, перепридумывать новый язык, которым можно было бы говорить на эти темы. Потом плюнула на это неблагодарное занятие. Как сказала знакомая куратор: «Писать сейчас artist-statement — это тяжёлый вид спорта». Все эти концептуальные высказывания заглохли, мне стало сложно говорить, особенно после моего путешествия в Аргентину.

Может быть, первый раз в моей жизни получилось так, что ко мне приходит образ, я его воплощаю максимально похоже на то, что я увидела внутри себя. А потом уже разбираю это с каких-то философских и концептуальных позиций. Сперва это казалось проблемой, такой дуализм в творчестве. Часть работ — это лабораторные, концептуальные, исследовательские вещи с минималистичным воплощением. Другая часть — дикая экспрессия, образность, возможно, где-то даже сюрреализм начал просачиваться. Возникает неоднозначность, шатание, огромное поле для интерпретаций.

Получается, что сейчас во мне же живёт лабораторная крыса, художник-антрополог и художник, который перформирует в своей скульптуре. Поскольку это является двумя аспектами моей личности, в принципе мне норм.

Недавно ты ездила в резиденцию в Сысерть. Расскажи подробнее о поездке.

Это было вообще очень круто. Моему младенцу было тогда 5 месяцев, она осталась на 10 дней с папой. Мне очень нужно было оторваться и побыть одной. Конечно, резиденции это не то место, где ты один, там еще десять художников кроме тебя. Место действительно удивительное. Есть такие ребята, которые называются Агентство развития Сысерти. Город был не в лучшем состоянии, они там оказались, влюбились в него и начали делать этому городу хорошо. За четыре года они сделали из старого заброшенного металлургического завода, где царил вандализм, культурный кластер, куда каждые выходные приезжает пол Екатеринбурга слушать симфонический оркестр, джаз. Потом их руки простерлись на фарфоровый завод, который специализируется на довольно старомодных сервизах. Они решили запустить туда художников, дизайнеров. Позвали совершенно разных людей: кто-то работает в экспрессивной манере; кто-то занимается математически выверенной графикой; кто-то имеет очень богатый фарфоровый бэкграунд и работал ещё при Советском Союзе на производствах; кто-то не имел опыта работы с фарфором; кто-то вообще работает со стеклом.

Поездка была очень интересная в плане знакомств. Как куратору мне было любопытно, как работает команда развития: их слаженность, распределение ролей. Они чуть ли не чемпионы в России по грантам. Было классно посмотреть, как профессионально они подходят к работе. Что касается моей резиденции, то я поработала с местным контекстом. Например, переработала в фарфоре камень, который валяется там везде под ногами — шлак, отход от металлургического производства. Получились стаканы. Такой годный концептуальный дизайн. И моя гордость — это работа «Трансформеры». Я взяла классические заводские фарфоровые сервизы. Отливала, резала и склеивала из них персонажей знаменитого мультика. Это история про то, как завод трансформируется в художественный кластер, как бабушкино производство становится лабораторией современного искусства, про то, как политические процессы трансформируется и как я сама трансформируюсь. Расписали их заводские художницы традиционными орнаментами: «Рябинка», «Тюльпанчик»... К ним будут коробки очень красочные с какими-нибудь иероглифами, плакаты в духе аниме. Очень симпатично получилось. По итогу резиденции будет четыре выставки: в Москве, Тюмени, Екатеринбурге и Питере.

У меня, честно говоря, до этого не было опыта работы с настоящими фарфором, то есть то, чем мы пользуемся, ближе к фаянсу. С фарфором, как выяснилось, работать сложнее. Это капризный материал, другие температуры. Заводские печи — газовые. Температура 1400. Такая работа требует скилов, и скилл за 10 дней успел прокачаться. Первые 2 дня я целенаправленно косячила, а потом начался результат.

Ещё я никогда не была за Уралом, в Сибири. Тут я встретила потрясающих людей и поняла, что у меня был питеромосквацентризм в плане России. Оказалось, что в России вообще есть современное искусство и центры, где делаются очень интересные проекты, происходят интересные вещи. Екатеринбург стал для меня, конечно, откровением. Я поразилась, какие там люди, как они любят свою родину, насколько они аутентичные, самодостаточные, насколько они вдохновляются местом, в котором живут, и, честно говоря, даже немного позавидовала.

На ярмарке blazar мы представим твою новую серию скульптур «Мухоловки». Расскажи, как возник образ?

Я закрыла глаза, и он возник :) Это экспрессивно-сюрреалистичный период моего творчества. Я решила не мучиться, а просто отпустить и делать, что хочется. Дать себе год, в который не буду себя сдерживать. Увидела какой-то образ, захотела, сделала. Сюрреалистичное? Окей. Наивное? Окей. Пугающее, отталкивающее? Окей. Моя цель — быть максимально честной с собой, ничего ни измышлять, ни выдумывать, а вытащить из себя искренность по-максимуму. Как я поняла потом, когда уже слепила мухоловку и младенца в ней, получилась довольно философская работа. С одной стороны, это работа про время: непонятно в каком направлении оно течет. Мухоловка закрывается или она раскрывается. Непонятно, в каких отношениях находятся ребенок и мухоловка. Она его убаюкивает, пытается сожрать или она его порождает. Или ему стало уютно пребывать внутри пугающего кошмара? Есть какая-то пугающая красота, и мне было интересно поиграть со своими же страхами.

Мы сегодня увидели, что ты еще делаешь огромных мух.

О, мухи, мухи-Цокотухи, позолоченные брюхи! С ними тоже история про отталкивающее и притягательное. С одной стороны, в отвратительном можно увидеть эстетику. С другой стороны, муха — это что-то обыденное, назойливое, как новостная лента, как реальность, в которой мы живём. Она ужасна, но мы к этому привыкаем и просто отмахиваемся. Можно рассматривать это как собирательный образ: муха-плясунья Чуковского и муха Балабанова, которая сопровождает трупы. Мухи будут с человеческими лицами. Наверное, не самая лестная для человечества метафора.

Какая твоя работа наиболее полно олицетворяет тебя на сегодняшний день?

Та работа, которую я еще не сделала. Она возникла ещё в концептуальном периоде. Для меня очень важными являются память и истории, связанные с моей семьёй. В частности, с моими бабушками, которые много участвовали в моем становлении. Они, как олицетворение советского, эпохи, когда люди на подножках поездов ехали куда-то осваивать целину. В общем, поколения романтического, полного надежд, которое потом сменилось поколением безразличия и разочарованности.

Возвращаемся к работе. Называется «Хрустальный замок». У меня уже закуплено несколько коробок хрусталя на Уделке. Это будет скульптурное изображение замка. Замка моего внутреннего, несуществующего, иллюзорного, где-то кафкианского. При этом он является стержнем моей личности. У каждого есть свои хрустальные замки. Этот замок будет частично разрушен, каких-то башенок будет не хватать. Зачастую случаются события в жизни, которые разбивают башенки. Работа связана с тем, что мои бабушки очень любили коллекционировать хрусталь и стояли в очередях. Есть потрясающая история о том, как бабушка его покупала ночью, как продала венгерский костюм жене начальника, чтобы купить бокалы. Все эти истории записаны на аудио, это будет замок воспоминаний. Хрусталь, который нельзя трогать, потому что он только на праздники. Стоит в шкафу за стеклом, как в алтаре. Добытый с огромным трудом, дорогущий, а сейчас — совершенно ненужный, бесполезный хлам, который на Уделке продается за копейки. Что-то некогда важное обесценивается. И моя задача, как художника, вернуть этому значимость.

Какой совет ты дала бы себе 10 лет назад?

Учись!

Что ты хочешь получить от учёбы? Мне кажется, ты очень цельный в плане концепций и навыков автор.

Очень приятно слышать. На самом деле скандально известная «Среда обучения», где я училась последний год, меня страшно сломала. Я думала, что являюсь целостным и концептуальным автором, а оказалось, что полный ноль. Например, лекции ведет Боря Клюшников. Он — чертов гений. При этом ему лет, как мне. Он, современный философ, берёт все понятия, смешивает, жонглирует ими, разбирает на нити и ты такой: «Господи, как он вообще может с миром идей так оперировать»?. Там это идёт не вширь, а именно в глубину. И глубина обескураживает. Возвращает на нулевой уровень. Мне очень важно всегда учиться. Я всё время инвестирую в свое обучение. То я учу греческий, то я учусь управлять яхтой, то учусь философии искусства.

Совет на 10 лет вперёд такой же?

Не забывать о том, что надо быть пиратом. Сердцем не ржаветь.

У тебя есть место силы?

Конечно, у меня есть две деревни. Одна очень крутая деревня, там находится усадьба князя Гагарина. Княгиня там принимала в своё время Гиппиус, Мейерхольда, Волошина. Мой дом где-то в 100 метрах от этой усадьбы. Я продолжаю традиции — когда мы с друзьями приезжаем, у нас там тройка с бубенцами, охота на фазанов, арт-резиденция, естественно. Мы праздно проводим время, гуляя в соломенных шляпах по полям, пьём брют, лёжа в одуванчиках. В этой деревне опрятные бабушки, опрятные гуси, всё очень благополучно. А второе место силы — это совершенно другой коленкор. Абсолютная хтонь, кто-то попал под трактор и умер, кто-то утонул, кто-то сел, кто-то спился. Пашня, собаки, водка, баня. Такое ощущение, что постоянно идёт дождь, туман заволакивает, печка скрипит. Мамлеевщина. Две стороны одной медальки.

В чем сила керамики?

Во-первых, керамика переживёт ядерный Апокалипсис. Это самый долговечный материал. Долговечность с хрупкостью очень прикольно играют, они живут вместе, идут рядом. Из керамики можно сделать абсолютно всё что угодно, практически в любом стиле. Это очень пластичный материал, с которым можно работать в куче разнообразных техник. Но самое главное, что даже если ты супер-продуман, и всё просчитал и проверил, ты никогда не знаешь что получится после обжига. Сила керамики — это сюрприз.

Превью ярмарки состоится 20 сентября.

Стенд №17 Музей Москвы 21 – 24 сентября 2023

Фото: Элик Яфаров